Из статьи: Быль и небыль об ирландской огранке «магического кристалла» А.С.Пушкина, созданной в апреле-мае 2020 года для сборника литературоведческих работ Самарского государственного социально-педагогического университета

ОБСТОЯТЕЛЬНОСТЬ ЗАТЕКСТОВЫХ КОММЕНТАРИЕВ

В.М.Букатов

(в разное время высказанные доказательства, мнения и догадки об отражении в «Евгении Онегине» литературного авангардизма XVIII века)

Нам не приходилось держать в руках книжку из библиотеки Горького, «испорченную» молодым Шкловским. Но известно, что «академический» перевод А.А. Франковского (1888-1942) впервые увидел свет в 1949 году (М.,Л.). Затем его перевод и комментарии были переизданы в «Библиотеке всемирной литературы» (М.,1968). В свою очередь это издание затем стало образцом для неоднократных повторений многими издательствами. 

До перевода А.А. Франковского роман Стерна на русском языке выходил неоднократно, но к сожалению, в весьма примитивных и(или) приблизительных вариантах. Поэтому когда Шкловский пишет, что свой роман Стерн начинает с вопроса: «Не забыл ли ты завести свои часы?»,– произнесённого неизвестной личностью и повергающего читателя в недоумение о сути происходящего, – то нам трудно судить, насколько осознанно ОПОЯЗовец допускает в своём пересказе явные неточности. 

Дело в том, что в «академическом» переводе, максимально точно воспроизводящего особенности авторской стилистики, роман начинается не с вопроса о часах, а с пространных – на страницу – рассуждений повествователя: 

«Тристрам Шенди»(Глава I): Я бы желал, чтобы отец мой или мать, а то и оба они вместе, — ведь обязанность эта лежала одинаково на них обоих, — поразмыслили над тем, что они делают в то время, когда они меня зачинали. Если бы они должным образом подумали, сколь многое зависит от того, чем они тогда были заняты, — и что дело тут не только в произведении на свет разумного существа, но что, по всей вероятности, его счастливое телосложение и темперамент, быть может, его дарования и самый склад его ума — и даже, почём знать, судьба всего его рода — определяются их собственной натурой и самочувствием — — если бы они, должным образом всё это взвесив и обдумав, соответственно поступили, — — то, я твердо убеждён, я занимал бы совсем иное положение в свете, чем то, в котором читатель, вероятно, меня увидит. Право же, добрые люди, это вовсе не такая маловажная вещь, как многие из вас думают  < . . . > [9, с.5].

А уж если быть педантичным – с эпиграфа, помещённого греческой вязью без перевода и без указания авторства. [Хотя в изданиях, снабжённых обстоятельными примечаниями, любознательные читатели разумеется могут (если не будет мешать лень) в затекстовой части книги неспешна узнать перевод эпиграфа и авторство: «Людей страшат не дела, а лишь мнения об этих делах» –  Эпиктет (древнегреческий философ-стоик I в. до н. э.) из V гл. книги «’Εγχειρισιον» («Руководство»)].

Затем идёт посвящение. Но его не было в самом первом – «малотиражном» – издании первых двух глав, напечатанных в 1759 году малым тиражом на средства автора. Посвящение было написано ко второму «полновесному» изданию (1760) в одной из типографий, расположенных в Лондоне. Затем по 1767 год лондонские издатели один за другим будут печатать все последующие тома романа.

Из статьи: Быль и небыль об ирландской огранке «магического кристалла» А.С.Пушкина, созданной в апреле-мае 2020 года для сборника литературоведческих работ Самарского государственного социально-педагогического университета

НИЧТОЖНОЕ В ЧРЕЗМЕРНО КРУПНОМ МАСШТАБЕ

В.М.Букатов

(в разное время высказанные доказательства, мнения и догадки об отражении в «Евгении Онегине» литературного авангардизма XVIII века)

Когда Шкловский в 1921 году собирал материалы о Стерне, то к ужасу Максима Горького, вернул ему экземпляр «Тристрама Шенди», распухшим от сотен закладок. На что Горький заметил, что может быть и не плохо, что в такой короткий срок он – Виктор – так основательно потрепал аккуратный том.

Сам же Шкловский тогда считал, что он так и не закончил затеянное им «вскрытие сущности Стерна».

В. Шкловский (1982): Я раньше смеялся над старыми профессорами, которые писали примечания к романам, – что они, стараясь сесть на лошадь, перескакивают через нее, оказываясь на другой стороне опять пешеходами.

Для того чтобы сесть на лошадь или на тот «конёк», про который все время говорит Стерн, для того чтобы понять сущность произведения, надо не только вступить ногою в стремя, но и схватить коня за холку [13, c.198].

В монографии «О теории прозы. 1982 г.» Шкловский возвращается к своим текстам о Стерне, опубликованным в двадцатые годы. Но формулировки своих прежних рассуждений он переписывает, наполняя новыми подробностями и эффектными примерами.

Шкловский напоминает, что в XVII веке почти все романы начинались беглым описанием детства героя. Потом шло описание его юности. Затем – разные приключения. Так начинается и книга Филдинга «История Тома Джонса, найдёныша» (1749) и книга Дефо «Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо, моряка из Йорка, прожившего двадцать восемь лет в полном одиночестве на необитаемом острове у берегов Америки близ устьев реки Ориноко, куда он был выброшен кораблекрушением, во время которого весь экипаж корабля кроме него погиб; с изложением его неожиданного освобождения пиратами, написанные им самим» (1719).

 Разумеется, нельзя шаг за шагом и минуту за минутой описать всю жизнь человека. Мы не знаем, как зачат Робинзон Крузо, но мы знаем о его раннем детстве. После которого в романе начинается самое главное – приключения. То есть повествование о том, как Робинзон Крузо попадает в плен. Бежит из плена. Снова ищет приключений. Терпит кораблекрушение, спасается на необитаемом острове. Создает себе дом и превращает его в крепость. Приручает животных. Воюет с дикарями. Сражается с пиратами. 

Романисты умели изображать человека либо сражающимся, либо влюблённым. В последнем случае они весьма умело и очень пристойно затягивали предбрачные отношения, превращая их в вереницу писем. То есть в цепочку опять-таки сердечных приключений, которые то разлучали, то объединяли влюбленных. 

Стерн первый принялся распутывать «клубок отношений», используя немыслимо крупный масштаб. Это позволило ему ничтожные вещи, события и ситуации увеличивать до непомерно значительных размеров (правда весьма искаженных неизбежным окарикатуриванием). В результате – по мысли Шкловского – реплика о часах смогла стать полноправным началом авангардного романа. Который – повторим – 46-летний сельский пастор сочинял в течении восьми лет (с 1759 до 1767), выпуская своё детище в свет отдельными небольшими томиками. 

Из статьи: Быль и небыль об ирландской огранке «магического кристалла» А.С.Пушкина, созданной в апреле-мае 2020 года для сборника литературоведческих работ Самарского государственного социально-педагогического университета

САРАФАННОЕ РАДИО

В.М.Букатов

(в разное время высказанные доказательства, мнения и догадки об отражении в «Евгении Онегине» литературного авангардизма XVIII века)

Связь Онегина  с романами Стерна впервые выявил В.Б. Шкловский в работе «„Евгений Онегин“: Пушкин и Стерн»,  опубликованной в 1922 году в журнале «Воля России», выходившем в Праге, и перепечатанной в 1923 году в Берлине, в сборнике «Очерки по поэтике Пушкина». Этой давней публикации сам Шкловский почему-то* не придавал особого значения. По крайней мере в сборники своих трудов он эту работу не включал (но в авторском сборнике «О теории прозы» [1983] Шкловский фрагментарно, но с пространными пояснениями и дополнениями, излагает 39 страничную книжечку, шестьдесят лет назад изданную им в ОПОЯЗе под названием «»Тристрам Шенди» Стерна и теория романа» [13, с.189]  

* В 1930 году Шкловский выступил с покаянной статьёй «Памятник научной ошибке», отказываясь от идей формализма. С тех пор вынужден был перейти к принципам более широкого социально-исторического исследования, выступал как критик современной литературы.

Осенью 1932 года Шкловский отправился в поездку на строительство Беломоро-Балтийского канала. Главной целью поездки был не сбор материала, а встреча с репрессированным братом Владимиром (филологом; расстрелян в 1937), чтобы по возможности  облегчить его участь. На вопрос сопровождавшего его чекиста, как он себя здесь чувствует, Шкловский ответил: «Как живая лиса в меховом магазине». 

Шкловскому принадлежат самые большие объёмы текстов в коллективной монографии «Беломорско-Балтийский канал имени Сталина: История строительства, 1931—1934 гг.» [созданного в жанре романа, воспевающего исправительно-трудовую перековку врагов народа] под ред. М. Горького, Л. Л. Авербаха, С. Г. Фирина (Москва, ОГИЗ, 1934). Тираж в 114 000 экз. был практически полностью изъят и уничтожен в 1937 году, когда концепция перековки сменилась задачей уничтожения.

Добавим, что в 1982 году в зените своей славы на страницах монографии «О теории прозы» Шкловский сообщает: «Когда-то я говорил, что искусство не связано, что оно не имеет содержания. Эти слова могли бы уже сейчас сыграть золотую свадьбу, 50-летний юбилей. И слова эти неправильны» [13, с.203].

 Когда в начале 1960-х выходило очередное переиздание 10-томного «малого академического» Собрания сочинений Пушкина, то редактором этого третьего издания был по-прежнему Б. В. Томашевский. Тот самый, который в 23-м году участвовал в берлинском сборнике. И разумеется он хорошо знал работу Шкловского о Пушкине и Стерне. Но в примечании к «Онегину» упомянуть о ней решился только в третьем издании десятитомника [см.: 6, п.I]. То есть с приходом оттепели. 

Информация вызвала интерес у Ю. М. Лотмана, который ссылку на статью Шкловского в сборнике «Очерки по поэтике Пушкина» (Берлин,1923) – навсегда включил в свой список «Основной литературы по «Евгению Онегину» [7, с.31].

В.Козаровецкий: В 2002 году, в процессе подготовки интервью с А. Н. Барковым* для «Новых известий» по поводу его книги «Прогулки с Евгением Онегиным», я обратил внимание на ссылку Томашевского и сообщил о ней Баркову; он этой статьи Шкловского не знал, а ссылку Томашевского пропустил, так как в имевшемся в его распоряжении 10-томнике под редакцией Томашевского более раннего, чем у меня, издания такой ссылки не было [6, п.I].

 * Барков Альфред Николаевич [1941-2004] – горный мастер на шахтах Донбаса, затем служащий Конторы Глубокого Бурения. Серьёзно занимался радиолюбительством – получил звание «мастер спорта СССР международного класса». Увлекался альтернативным литературоведением – неформальным чтением Пушкина, Лермонтова, Горького, Булгакова. Скончался от инфаркта.

Поскольку статью Шкловского в тот момент Козаровецкому разыскать ещё не удалось, то он включил в интервью только упоминание о ней «в самом общем виде» [6, п.I]. С содержанием же статьи ему удалось познакомиться только в 2008 году, то есть уже после смерти Альфреда Николаевича. 

Высоко оценивая работу Шкловского 1922 года, Козаровецкий считает, что, вплотную подойдя к разгадке «Евгения Онегина», тот всё же остановился перед самой последней ступенькой. Подняться на которую довелось уже только самому Козаровецкому (правда не без помощи Баркова). Подняться для того, чтобы «открыть всем глаза» на мистификацию в «Евгении Онегине». Так как у литературоведа-переводчика основным коньком [ходовой термин в романе «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена»] стал поиск литературных мистификаций у Шекспира, Стерна, Пушкина и Булгакова. Итоги его исследований позволили ему выдвинуть теорию литературной мистификации как самостоятельного вида искусства. 

Но предупредим, что большая часть результатов подобных – по терминологии А.Потебни – вращений автора в кругу своей излюбленной мысли [см.: 5, с.26], лежат в русле литературоведческого примитивизма (в хорошем смысле!) и выходят за рамки как наших герменевтических интересов, так и темы ирландской огранки пушкинского «магического кристалла», заявленной нами в названии данной статьи. Хотя аргументацию Козаровецкого о выборе Пушкиным имени своему герою мы в кратком виде так-таки приведём в одном из нижеследующих параграфов.

Из статьи: Быль и небыль об ирландской огранке «магического кристалла» А.С.Пушкина, созданной в апреле-мае 2020 года для сборника литературоведческих работ Самарского государственного социально-педагогического университета

ЦЕПОЧКА СТРАННОСТЕЙ

В.М.Букатов

(в разное время высказанные доказательства, мнения и догадки об отражении в «Евгении Онегине» литературного авангардизма XVIII века)

Как известно, «бес в деталях». И если сюжетно-фабульные штрихи в стихотворном романе Пушкина и готическом романе Метьюрина явно перекликаются между собой, то академик М.П.Алексеев:

– заведующий сектором пушкиноведения Пушкинского  Дома (ИРЛИ АН СССР) в 1955—1957 гг.;

– председатель Пушкинской комиссии при Отделении литературы и языка АН СССР с 1959 г.; 

– автор программной статьи: «Чарлз Роберт Метьюрин и русская литература» в сб.: От романтизма к реализму (Л., 1978);

– редактор академического издания романа Метьюрина «Мельмот Скиталец» (1983);

– прав, утверждая, что упомянутый в XII строфе третьей главы «Евгения Онегина» «Мельмот Скиталец» несомненно произвел на Пушкина при первом прочтении – сильное впечатление. По результатам проведённого Алексеевым исследования, скорее всего это произошло в Одессе в 1823 году. (Ну как тут не вспомнить – Итак, я жил тогда в Одессе…– В.Б.)

М.Алексеев: В то время этот роман был известен в России ещё немногим; поэтому Пушкин должен был объяснить читателю в особом примечании к «Евгению Онегину», что «Мельмот — гениальное произведение Матюрина [Метьюрина]». [1, с.621]

Обратим внимание на такую цепочку странностей. Первая связана с русским вариантом написания фамилии автора: Матюрин – Метьюрин). Другая – в сопоставлении календарного времени разворачивающегося в готическом романе действия – осень 1816 года (напомним, что в указанный Метьюриным год самому Пушкину было уже 17 лет) с временем знакомства поэта с содержанием этого романа – в 1823 году. То есть через три года после выхода романа из типографии в Англии.

Другими словами, в Одессе Пушкину в руки попадается роман Метьюрина, который практически является «литературной новинкой». Оказывается, что «готические романы»* (или «романы ужасов»), возникшие в XVIII веке, пополнились шедевром Ч. Р. Метьюрина всего-то только в 1820 году(!). То есть не в XVIII веке, когда они были в зените популярности у западноевропейских читателей, а уже в веке XIX-ом. Тем не менее это не мешает отечественным учебникам по истории литературы величать «Мельмота Скитальца» совершеннейшим образцом готической литературы.

* Готический роман — жанр литературы, возникший во второй половине XVIII века, характерный для раннего романтизма (предромантизма) с его интересом к рыцарской культуре и романам барокко. Основоположник стиля готического романа — Хорас Уолпол. Роман «Замок Отранто» (1764), названный им готической историей, имел шумный успех и породил множество подражаний.

В библиотеке Пушкина хранилось две книжки Метьюрина: а) первое (!) издание «Мельмота Скитальца» 1820 года (Эдинбург—Лондон [на англ. яз.]); б) парижское [но на англ. яз.] издание драмы Метьюрина «Бертрам» (1828, т.е. посмертное). 

Ну и третья странность – вызывающая краткость пушкинской характеристики «Мельмота Скитальца» в примечании к XII строфе третьей главы «Евгения Онегина» – «гениальное произведение». У современных Пушкину критиков и у некоторых последующих исследователей эта формулировка вызывала различные сомнения, недоумения и оговорки. Что в своё время было специально отмечено литературоведом В.И. Кулешовым. Который в 1965 съязвил: «Это, конечно, преувеличение, но можно понять, как поэт вчитывался в него, создавая образ русского неприкаянного скитальца Онегина, презирающего общество и носящего в себе его зло» [см.: 1, стр. 621].  

Из статьи: Быль и небыль об ирландской огранке «магического кристалла» А.С.Пушкина, созданной в апреле-мае 2020 года для сборника литературоведческих работ Самарского государственного социально-педагогического университета

ШЕДЕВР-ПОСЛЕДЫШ ГОТИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

В.М.Букатов

(в разное время высказанные доказательства, мнения и догадки об отражении в «Евгении Онегине» литературного авангардизма XVIII века)

Шкловский с молодости был влюблён в романы «неправильного» классика английской литературы XVIII века – коренного жителя южной Ирландии Лоренса Стерна – создавшего «Тристрама Шенди» и «Сентиментальное путешествие». И именно Шкловский первым из российских литераторов связал начало в «Евгении Онегине» с началом в «Тристраме Шенди». Вопреки тому, что в среде признанных пушкинистов было принято в содержании первой главы «Евгения Онегина» усматривать «сюжетное заимствование» (которое по терминологии Шкловского уместнее было бы именовать заимствованием фабульным) из готического романа Чарлза Метьюрина «Мельмот Скиталец». 

Первая глава ПЕРВОЙ КНИГИ знаменитого романа «Мельмот Скиталец» начинается с того, что студент Дублинского колледжа – Джон Мельмот – осенью едет к умирающему дяде. Молодой человек – сирота. Отцовских средств едва хватало, чтобы оплатить пребывание в колледже. Дядя же был богат, холост и стар.

Джона вызвали в усадьбу неожиданно. И ему пришлось незамедлительно отправиться в путь…

Чем ближе он подъезжал к месту назначения, — тем тяжелее становилось у него на душе от самых ранних детских воспоминаний, связанных со страшным дядей …

Вслед за тем студенту вспомнились школьные годы. Когда на рождество и на пасху за ним посылали лохматого пони. Над котором потешалась вся школа. И несчастный школьник без всякой охоты ехал на этом лохматом посмешище в дядину усадьбу…

Потом потянулись воспоминания о жизни в колледже. О низенькой, расположенной в глубине двора каморке под самой крышей…

Угрюмый нрав дяди, странные слухи, ходившие по поводу его многолетней затворнической жизни, ощущение собственной зависимости от этого человека — все это стучалось мозгу юноши тяжелыми, назойливыми ударами…

Ч.Р.Метьюрин: Все эти воспоминания нахлынули на него сейчас, а вслед за ними живо вспомнился и последний разговор с отцом, когда тот, умирая, наказал ему во всём полагаться на дядю [8, с.6].

На третей странице убористого текста академического издания готического романа* в «Литературных памятниках» – карета, в которой едет молодой Мельмот, останавливается у ворот усадьбы. Кругом лежит печать крайнего запустения. И господский дом резко выделяется «даже на фоне вечернего сумрачного неба»…

На шестой странице убористого текста читатель вынужден продолжать усердно вгрызаться в водную (предворительную) информацию всё той же первой главы.

Ч.Р.Метьюрин: Когда Джон оглядел находившееся перед ним общество и подумал об умирающем дяде, ему невольно припомнилась сцена, последовавшая за кончиною Дон Кихота, когда, сколь ни была велика печаль, причинённая смертью достойного рыцаря, племянница его, как мы узнаем из романа, «съела, однако, все, что ей было подано, управительница выпила за упокой души умершего, и даже Санчо и тот усладил свое чрево». Ответив, как мог, на приветствия всей компании, Джон спросил, как себя чувствует дядя.

«Хуже некуда»»…

[…] Старый Мельмот пронзительным взглядом (пронзительным, несмотря на приближавшийся уже предсмертный туман) сосчитал собравшихся у его постели и прорычал так, что все вокруг обомлели:

– Какого чёрта вас всех сюда принесло?

Услыхав слово «чёрт», все бросились было в рассыпную, то и дело крестясь… [по переводу А.М. Шадрина,1983: курсив мой – В.Б.]

Следует согласиться с плеядой маститых пушкинистов, что при знакомстве с началом текста «романа ужасов» Метьюрина [см.: 7, с.213] действительно начинает навязчиво мелькать параллель с началом романа в стихах «Евгений Онегин», где первая строфа заканчивается строчками:

Вздыхать и думать про себя:

Когда же чёрт возьмёт тебя! 

Из статьи: Быль и небыль об ирландской огранке «магического кристалла» А.С.Пушкина, созданной в апреле-мае 2020 года для сборника литературоведческих работ Самарского государственного социально-педагогического университета

«ТРИСТРАМ ШЕНДИ» В СОВРЕМЕННОМ ЧИТАТЕЛЬСКОМ ВОСПРИЯТИИ