Женя-2 (2-я кассета)

Сторона «А»

– У меня было представление, что я их ничему не научила, что им было совершенно неинтересно, и из-за этого мне стыдно было звонить Филякиной, потому что боялась, что она вспомнит, как я плохо вела у них занятия. Честное слово, у меня было ощущение, что фольклор – это так нудно и неинтересно, но практику нужно было проходить, а вести уроки русского языка, я думала, еще хуже.

И поэтому сейчас, когда я все увидела, что происходит в Троицке, мы все-таки продолжаем туда ходить, поскольку я понимаю, что не из-за стремления к тому, что надо развивать собственного ребенка, а из-за того, что просто нужно общаться. Это, во-первых. А во-вторых, нужно мне себя чем-то занять, потому мне не очень нравится идея заниматься каким-то процессом, будь то творчество или какая-то исследовательская работа, если это идет в разрез и ущерб моей семье. Ну например, мне надо засунуть куда-нибудь подальше Лизу, чтобы она тихо сидела, а я бы работала на компьютере. Это, конечно, будет и это нормально, но на данном этапе хотелось бы совместной деятельности, чтобы всем было хорошо. Я и думала, что мы будем ходить на занятия, и будет все нормально, но ничего подобного. Я осознаю себя шофером, который привозит Машу на занятия, а быть им у меня нет никакого интереса, иной раз даже на занятия не хочется идти, а Маше наоборот.

Поэтому поначалу у меня были такие идеалистические мысли, что я буду собирать каких-нибудь детей, которые есть вокруг, и будем вместе играть, устраивать праздники. Но это слишком самонадеянные мысли, потому что, во-первых, это очень сложно организовать. Это я на дне рождения поняла, это тот же самый «совок». Я употребляю это слово в определенном контексте заштампованной культуры. Во-вторых, это очень сложно в ситуации коттеджных поселков. Я не сталкивалась с этим у нас на даче, потому что соседи дружат и дети гуляют вместе.

Мы в ……….. живем четвертый месяц, я перезнакомилась уже со всеми малышами Машиного возраста и их родителями, которые все как один говорят: «Очень скучно, детской площадки нет, заняться нечем». Я говорю: «Приходите к нам пить чай, давайте пойдем гулять вместе на речку», но никто еще два раза не пришел. Я понимаю, может быть, я себя как-то неадекватно веду, но никто ни с кем и никак нигде не общается и не объединяется не только со мной, а вообще.

Каждый сам по себе живет за своим забором со своим ребенком и, по-моему, у всех тихо едет крыша – у ребенка в одну сторону, у родителей – в другую. Ребенок стоит на ушах, не знает, чем заняться, а потом в три года его отдают в сад. Все просто ждут трех лет, как спасения, что в детском саду он там всему научится сам, а до этого времени просто терпеливо ждут, как я это поняла. Поэтому одна женщина как-то сказала: «Это аутизм какой-то». Но ей проще, у нее пятеро детей – это уже детский сад. Она говорит: «Приезжай к нам гулять», они живут возле храма.

И я поняла, что такой поселок, как наш, – это редкость, потому что мы всегда созванивались друг с другом, прежде чем выйти на прогулку, вместе ходили в гости, играли. Таких взаимоотношений в коттеджных поселках нет, каждый сидит за своим забором.

А вообще я думаю, если взять, к примеру, создание того частного детского сада и что-то организовать по его подобию, то народ соберется, потому что на самом деле люди хотят, чтобы что-то происходило.

– Для этого надо арендовать какое-то помещение.

– Нет, они начинали с того, что просто приглашали к себе друзей с детьми, чтобы они вместе играли.

– Хорошо, когда друзья близко живут.

– Но здесь тоже есть родители с детьми.

– А в том поселке были друзья или собирались потому, что рядом жили?

– Возможно, что в поселке писателей была примерно такая же обстановка, как у нас на даче. Вообще мне не хватает реального исполнительского мастерства. Я конечно могу спеть, но даже Маша теперь не дает мне петь ей колыбельные песни. У нее, по-моему, слух хороший, и она от моего пения травмируется. Ей больше нравится, когда я песни речитативом рассказываю. Короче, она не в восторге от моего пения и песенку Колобка никогда не дает мне петь, тут же говорит: «Хватит, хватит».

– А сама она не поет? Ты ее попроси, чтобы она за Колобка спела.

– Вот колыбельные она поет таким манером: «А-а-а, а-а-а».

– То есть мелодию не выводит?

– Нет пока.

– Послушай, так как тебе кажется, что у тебя нет опыта, то тогда начать надо с очень малого – это подойти к тем двум подружкам и немножко рассказать о себе и предложить расширить занятие на 15–20 минут, и можешь это делать поначалу на общественных началах. Посоветуйся и предложи: «В конце занятия я буду проводить одну игру». Может быть, это займет всего пять минут. Они будут рядом и тебе помогут. Во-первых, и они узнают твои игры, и ты сама определишься, какие подходят для этого возраста.

– Да, конечно для двухлеток не все игры можно проводить.

– И потом ты, может быть, и начнешь выдумывать, только к этому придется готовиться серьезно, и я что-нибудь подскажу, что делать в это время родителям, ты ведь сама это хлебнула. А идея на самом деле простая, надо играть родителям, а дети пусть отдохнут и посмотрят, как проводятся те же поцелуйные игры, а потом и сами будут подключаться.

– Кстати, у Иры Горшковой так на занятиях и происходит. Она ведет семейные занятия в клубе. Я ее спрашиваю: «А что делают в это время двухлетки?» – «А что им делать? Они где-то ползают между нами, иногда подключаются». Теперь я понимаю, что эта ситуация самая естественная.

– Продумай, чтобы ты действительно побывала в шкуре родителей-мамаш, которые скучают, в шкуре шофера. А теперь подумай, как сделать эти пять минут двигательной разминки, и тогда они будут уходить довольные вместе со своими детьми.

– Кстати, интересная мысль. Мне тут посоветовала Жанна: «Пойди к директору этого клуба и скажи, чтобы ввели еще один день для игр».

– Ну это потом ты взвалишь на себя.

– Да, я и говорю: «Жанн, это большая ответственность, когда полностью берешь на себя всю группу и ее надо провести от начала до конца года».

– Это все не страшно, ты же видишь, что все ходят в разные дни. А вот тебе самой, чтобы окрепнуть и заодно передать свой опыт, потому что у тебя на самом деле опыта дай бог.

– Я и говорю, обидно, что все пропадает.

– Если ты начнешь советовать этим подружкам, то это как об стенку горох. А когда ты сама на примере что-то покажешь, я больше чем уверен, что им это тут же понравится и они потом тебя еще и переплюнут.

Как проводить игры? Если взрослым сказать: «Сядьте в круг», они тут же это сделают. Если в «Ладушки» играть, то со взрослыми.

– Каждый со своим?

– Нет, мамаши должны играть, а дети пусть ползают, а если кто-то рядом сядет, пусть смотрит, как мамашки в ладушки играют крест-накрест и проговаривают текст. И ты вместе с ними похохочешь.

Ладушки, ладушки,

Где были?

– У бабушки.

– Что вы ели?

– Кашку.

– Что вы пили?

– Бражку.

– А потом: «Все полетели!». А у всех разные тексты.

– Так это и нужно будет столкнуть, тогда это увидят и сами ведущие, что, оказывается, тексты бывают разные.

– Чуть-чуть разные концы.

– А это и хорошо. «Кто знает другой конец?» – это ты должна у них спросить. Потом есть у меня в книжке и у тебя в книжках полно об этом написано, как делать «щипалки».

– Какие щипалки?

– Когда массаж детский делают: «Рельсы, рельсы, шпалы-шпалы». Надо, чтобы мамашки сделали это друг другу.

– Друг другу?

– В том и дело, а потом они дома сделают детям.

– Тогда получится занятие для мамаш.

– Ты все это распредели, чтобы уложиться в пять минут и четко следи за временем, используя песочные часы. Главное – не залипать, иначе все дети встанут на уши.

– Время засечь для мамаш.

– Да, но на самом деле косвенно все это касается детей. Я исхожу из того, что для детей это будет опережением, а раз мамашки маются, то пять минут им подари, и тогда они счастливые побегут домой и придут на следующее занятие.

– Мамаши, которым не лень таскать двухлетних детей на занятия, сейчас все очень продвинутые, понакупили миллион всяких книжек, поэтому эти игры они знают. Но чтобы друг с другом мамашки играли?!

– Это социоигровой прием, будешь говорить, что это методика Букатова, доктора Букатова.

Жень, мы сейчас делаем наброски пятиминуток и на третье занятие провести «считалочки». Пусть мамашки по считалочке рассчитаются, на кого выпало, тот и будет показывать свою щипалку. Потому что если ты спросишь, кто чего знает, они сразу и не вспомнят. Прививай фольклорную культуру вот таким образом. И тогда мамашка начнет рассказывать о своем варианте.

– Ты знаешь, Яне надо с тобой поговорить. Она как раз занятия ведет.

– Ты была у нее на занятии?

– Нет. Я знаю, что она работала в каком-то детском центре на Севере то ли по вальдорфской школе, то ли по-мантессори, я их не отличаю.

– Скорее всего, школа Мантессори.

– В общем там много всего эстетического.

– Если она использует множество игрушек для маленьких детей, то это школа Мантессори.

– Короче я не знаю, она закончила Ленпед, она дефектолог. Сейчас у себя в деревне она с детьми занимается раскрашиванием бутылок.

– Это похоже, что вальдорфская школа.

– У нее не продвинутые мамаши города Троицка, а деревенские молодые женщины, которые считают, что это вообще полный бред, но поскольку там одно пьянство, разруха и пустота, а Янина семья поднимает всю деревню. У нее отец батюшка и теперь его благословили, чтобы он был директором колхоза. Теперь часто встречается, что местные священники поднимают колхозы. Церковь он уже построил, теперь дело за школой, детским садом, оборудовал какие-то мастерские. Вообщем возрождают деревню. Это одна из двадцати семей, которые из Москвы уехали в Ярославскую область. Когда-то было такое движение, теперь таких семей осталось лишь пять – это Еремеенко(?), Янкины родители и еще кто-то. Вот они занимаются общественно-полезной культурной деятельностью. Мама работает в школе. Яна с мужем купили дом в этом году и устроили там фольклорный центр и Яна ведет совершенно бесплатно там занятия. Созывает детей с мамашами, поит их там чаем.

– То есть не в своем, а в специальном доме?

– Да. У нее у самой двое детей.

– Мамаши с детьми приходят, и она с ними занимается.

– Да. Я спросила: «Что ты с ними делаешь?» Она разъяснила: «Сначала занятия по крупной моторике, потом мелкой, но основная моя цель, чтобы мамаши пообщались со своими детьми и как можно больше было тактильных контактов, потому что по себе знаю, несмотря на то, что так на это сориентированная, но надо задвинуть куда-нибудь ребенка, чтобы хоть полы помыть. А тут у меня есть полтора часа, когда могу пообщаться с ребенком».

В какой-то период у нее не было времени, и она объединила две группы – старшую дошкольную и младшую. Полная изба набивалась народу. Старшие прыгали с печки, не знамо что творилось, и она поняла, что их надо поделить на группы, потому что народу слишком много, и ее Савва среди ног толкался с воплями: «Мама! Мама!»

У нее с младшими было три занятия, она рассказывала, что делали всякие подбрасывания, какие-то пальчиковые игры, а потом Янка играет на гармошке, а они все бесятся под это дело. Пару игр сыграли и бутылки раскрашивали на удивление этих мамаш. Гуашь с ПВА размешивать надо для этого. Все пока довольны, посмотрим, как пойдет отдача.

Она вот ничего не боится, у них все такие, а я вот… Я думаю, что надо группу организовать, потому что со своими детьми не особенно-то получается играть. Я конечно играю с Машей и стараюсь изо всех сил, потому что мне самой было интересно в эти игры играть, а ей неинтересно. Я ее призываю: «Маша! Маша! Давай играть в Козу». Во-первых, это бред, ну кого я могу позвать? Ну няню, всего двое взрослых и один ребенок – это патологическая ситуация. Пошла Коза по лесу – играть это ненормально. Но даже если так, пока Маша была совсем маленькая, ей было интересно хлопать-топать, а сейчас ей неинтересно. И я все понимаю, но делаю неправильно, потому я сижу на диване, а Лиза у меня на руках и говорю: «Маша, давай сыграем в Заиньку серенького». А поскольку на руках у меня Лиза я эту игру упростила и песни сократила. И вот я удобно расположившись на диване проговариваю: «Ну-ка, зайка, повернись, кого любишь – поклонись». Маша этот момент очень любит, она кланяется прямо до земли, лбом ударяется. А еще: «Поцелуйся, больше не балуйся». И вот она раньше кланялась мне, а теперь все время Лизу выбирает, ей интересно ее поцеловать, потому что она ее укусить хочет. В общем у нее свои цели. И я понимаю, что это не игра.

– Для них это игра.

– Но я-то ей пою, а она нет.

– Ты наворачиваешь, на самом деле там все по-другому идет. Ты помнишь, как я с тобой играл, когда ты училась в четвертом классе, «Киску-угадайку».

– Ой, разве это было в четвертом классе? Мне казалось, это было намного раньше.

– Может быть, третий класс.

– А мне казалось, что это было до школы.

– Нет, ты тогда болела.

– Я до сих пор люблю эту игру. Мне казалось, что ты всю жизнь играл со мной в эту игру.

– Когда я с тобой играл, мама вообще вся зеленела, и мне было тоже несколько стыдно, потому что я сидел на диване развалясь и только бубнил этот текст, а ты сама кружилась волчком. Проблема была в том, что ты плохо считала.

– В третьем классе?

– Наверное, это все-таки было в первом классе.

– Да-да, первый. Помнишь, как надо молоко налить?

– Воображаемое.

– Нет! Из-за чего я всю игру-то люблю. Я помню: «Ну-ка, киска, угадай-ка, угадай-ка, угадай-ка, сколько будет дважды два?» Потом меня гладил.

– Так дважды два – это умножение.

– Да.

– Значит это третий класс либо второй.

– Короче, ты меня гладил, а я мурлыкала, ведь у нас была кошка и я знала ее повадки. Я мурлыкала, сворачивалась клубочком и мне так травилось делать это на полу. Я лежала, мурлыкала, ты меня гладил, а иногда говорил «брысь» и пристукивал ногой по полу. Мне все это очень нравилось.

– Это когда был неправильный ответ, я говорил: «Брысь, брысь», и ты куда-то убегала.

– Так самый класс в том, что ты взял блюдечко и спросил: «Хочешь молочка?» Я сказала: «Да» и ты налил в блюдце молока и поставил на пол и сказал, что надо лакать как кошка, а руками не брать. И я вообще была в полном восторге. Это мне очень понравилось.

– А мне казалось, что я воображаемое молоко налил.

– Нет, настоящее. Ты еще сказал, что руками не брать. Я помню, ужасно было неудобно пить из блюдца на полу, но мне ужасно понравилось.

– А вообще в школе, когда тебя учительница спрашивала примеры, ты глубоко задумывалась и ответить не могла. Вот как Филякина говорила: «Нельзя детям давать думать» и я тогда решил с тобой поиграть в «Киску-угадайку», чтобы ты прыгала-прыгала и тут же выпаливала ответ. И в основном ты все правильно говорила, а как только задумывалась, то это на полчаса, а затем выдавала неправильный ответ. А играя, что сказала, то и сказала, если правильный ответ, то киску погладят, а если нет, то прогнать надо киску и начать новый кон.

– А это не первый ли класс, когда у меня класс качался?

– Ты же сказала, что это у тебя было до последнего класса. У тебя начальная школа была четыре класса?

– Три класса.

– Когда ты закончила три класса, то в середине следующего в средней школе ты тогда мне призналась (потому что если бы я знал, чего-то бы придумал), что у тебя класс качается.

– Это был третий класс, точно, потому что было контрольное чтение, а его в первом классе нет. Это был либо второй класс, либо третий. Мы читали на время и с выражением. Я помню это контрольное чтение. Кошмар. Качающийся класс – это ужас. А черная страница? Я почему не могла читать?

– Почему? Я не знаю, ты мне не рассказывала.

– Я помню, ты мне помог с промокашкой, спас меня на контрольной, потому что когда я писала, рука потела, страница замасливалась, и шариковая ручка не писала. А я здорово нервничала, когда писали контрольную и диктант, вот сочинение почему-то писала спокойно, потому что не надо было следить за временем. Кстати, у меня до сих пор, если что-то надо сделать за определенное время, у меня все опускается. Так было и с контрольным чтением на время.

– Расскажи о промокашке.

– Ты мне подсказал ею воспользоваться, чтобы не потела рука. Ведь мы все их выкидывали как только открывали тетрадки, а ты сказал: «Ты что, это как в XIX веке, когда писали пером пользовались промокашками». И вот, помню, пришла я к Катьке и ей рассказала про XIX век, который для меня был идеалистический, там же ходили в длинных платьях. И промокашка тоже для меня стала иметь свой образ, поэтому я стала ею пользоваться. Иначе бы не стала, потому что считалось позором держать ее в тетради. И я это долго использовала, особенно когда волновалась, заполняя важные документы. Сейчас промокашек уже нет, но я под руку подкладывала дополнительный листок.

Все тогда готовились к контрольному чтению, и я читала совершенно нормально, у меня не было проблем с чтением.

– Абсолютно.

– Но контрольное чтение почему-то было у доски, а учительница стояла с секундомером и давала тридцать секунд, за которые нужно прочитать сколько сумеешь. Потом учительница подсчитывала количество знаков и оценивала технику чтения.

Как я ухитрялась до третьего класса не выходить к доске, я не знаю, а когда вышла, передо мной этот класс казался длинным-длинным. Я сидела не на галерке, но почти. А все, что было спереди, было каким-то страшным для меня. И вот когда я стояла у доски лицом к классу, он был для меня как длинная труба, которая далеко-далеко сходится в точку. Он мне казался таким бесконечным, да еще я заметила, что он качается прямо как палуба корабля. Я на все это с интересом смотрю, а учительница вдруг резко говорит: «Время!». Я опускаю глаза в книгу, а все страницы черные, текст слился сплошняком и только поля белые, а вся страница прямо черная. Учительница настоятельно торопит: «Ну!» А я все силы прилагаю, чтобы сквозь эту черноту рассмотреть буквы. Потом это контрольное чтение я пересдавала с троечниками, которые вообще читали по слогам. У нас был Заболоцкий, который до восьмого класса очень плохо читал. Я до сих пор четко-четко помню, какие были черные страницы.

– В первом классе ты прочитала и расцеловала книгу, мама так завидовала, потому что она не любила все эти смешные истории, говорила, что это бред какой-то.

– Хочешь историю послушать? У Иры есть дочка Соня, ей три года и она очень любит книжки. У них филологическая университетская семья, книг полно на китайском языке и прочее. И вот Соня любит читать книжка, причем Ира это совсем не приветствует. Когда Соня к нам пришла, сразу спросила: «А у Маши книжки есть?» и тут же пошла их рассматривать. Она очень многое знает наизусть.

Вот Ира рассказывает, что пошла она с друзьями-американцами в Парк искусств возле ЦДХ: «Мы ходим, Соня с нами. Я показываю всякие скульптуры, мы что-то обсуждаем, вдруг Соня спрашивает:

– Мама, это кто?

– Александр Сергеевич Пушкин.

– Ой, я тебя люблю, – бросилась на памятник и стала его целовать.

Американцы всполошились:

– А кто это? Кто это?

– Это Пушкин – наш знаменитый поэт, – объясняет им Ира.

– А что, она знает Пушкина?

– Да, видимо, знает.

А Ира мало с ребенком общается, она всегда работает.

– У них няня есть?

– Да, и бабушка. Еще Ира рассказывала:

– Я больше в церковь с Соней не хожу.

– Почему? – интересуюсь я.

– Да вот тут зашли с ней вместе и Соня вдруг как завопит: «Пресвятая Богородица, спаси нас!» и кинулась земные поклоны класть. Все бабушки сбежались: «Ребенок святой!» и обращаются к ней: «Ребенок, поставь за меня свечку». Через две минуты Соня подходит ко мне с такой охапкой свечек и говорит: «Мне бабушки дали».

Вообще она у нее такая продвинутая. У Иры нормальная доля иронии, она говорит: «Я ее не учу ни читать, ни писать, хотя явно, что этому она скоро научится сама».

Скажи, пожалуйста, ты считаешь, что мне надо присоединиться именно туда, чтобы это имело форму занятия.

– Зная тебя, я же с этого начал, тебе нужно сначала опыт накопить, поэтому начинать лучше с пяти минут. К тому же у тебя два ребенка, все равно реально полностью вести группу ты не сможешь.

– Может быть, вообще не надо вести никакую группу, а просто делать это дома.

– Ты же сейчас сказала, что со своим ребенком трудно получается, а когда приходят в гости, это другая атмосфера и для детей и взрослых, поэтому занятие это самое оно. Если получится там договориться, то если для тебя поначалу будет много пяти минут, можно проводить игры в течение трех минут.

– Три минуты – это одна игра.

– А тебе и надо сказать: «В конце занятия я проведу одну игру». Но готовиться к ней надо на все сто процентов, потому что действительно надо выбрать, надо продумать и ориентацию на взрослых. Ты об этом не говори, потому что взрослые могут не согласиться: «Нет, нет, нам этого не надо». Просто сначала это надо сделать так, чтобы всем понравилось. Здесь надо степень простоты высчитать, начать с тех же «Ладушек» и предложить сесть в круг. Ведь те, кто стоит, облокотившись на станок, устав от неудобной позы, тут же согласятся.

– Есть и такие, которые не согласятся. Ну и пусть.

– Здесь вот еще какой момент, если стулья уже будут стоять, они сядут, а если нужно их принести, то на это, может быть, не все согласятся.

– Да, там стульев нет.

– Значит, вот этот момент продумай и какие слова будешь говорить, чтобы действительно уложиться в 3–5 минут. Очень жестко держи себя в этих рамках. Время истекло и ты прощаешься: «Всем спасибо. До свидания». Хи-хи, ха-ха и разошлись.

– Поскольку они мамаши, а не педагоги, я думаю, они могут согласиться с моим предложением.

– Считаю, что наоборот. С хорошими педагогами они бы это сообразили. Ну Филякина, например, конечно бы сообразила что к чему и как это все здорово. Если не очень хороший педагог, то он будет против. А сейчас тебе нужно окрепнуть, и если вы вернетесь в Клены, там будешь собирать группу и у тебя уже будет опыт.

* * *

В принципе фольклорная идея продуцируется в фольклорных ансамблях, есть некая привязанность к календарю. Я это немножечко пытаюсь соблюдать в своей жизни, но не вплотную в фольклорном плане, когда сжигают чучело и поют масленичные песни.

– А почему бы и нет.

– В идеале, я думаю, мы к этому придем. А пока в рамках нашей семьи, наших друзей и родственников я чуть-чуть начинаю это делать. Мы все равно всегда на Рождество собираемся, на Новый год и как-то надо праздновать, чтобы Рождество отличалось от Первого Мая, который тоже все равно празднуют, потому что это выходной день и прочее. Масленицу не спутаешь, все едят блины. И я хочу, чтобы у каждого праздника было свое отличие. Например, на Рождество сделать вертеп или хотя бы рождественский спектакль и предлагаю это маме сделать для детей, а она против.

– Мама права, это не надо для детей, надо для себя.

– Для взрослых?

– Да, тогда дети будут смотреть с удовольствием.

– Она и для взрослых не хочет.

– Да, она не любит выступать.

– Она говорит: «Да ну, эти самопальные театры, это все не очень хорошо». Ты тоже так считаешь?

– Действительно, в домашних театрах есть большая степень натяжки. Это действительно есть. Маме понравился вертеп, который показывала одна женщина-художница, которая на сцене села почти на пол со своей пятилетней девочкой. Этот вертеп, как она сказала, у них последний, а вообще они это делают с трехлетнего возраста дочери. Она в длинной юбке села по-турецки, раздвинула колени и получился якобы занавес. Рядом стоит ящик, сидит ее пятилетняя девочка и она достает игрушки для вертепа. Ее любимая игрушка кукла Барби, которая уже лысая, а для мамы она достает остальные игрушки. И девочка все озвучивает. Мама только перед юбкой двигает этими игрушками (черти, воины, ангелы). Весь текст говорит девочка, она его знает наизусть, и при этом подает игрушки, которые на данном этапе должны быть задействованы. Свой вертеп они показывали на фестивале вертепных театров. Весь зал, затаив дыхание, не знал, куда смотреть – то ли на девочку, которая бубнит текст и одновременно играет с Барби, то ли на эти передвигающиеся игрушки, которыми орудовала мама на фоне своей юбки. Картина возникает совершенно чумовая. Эта ситуация действительно городская фольклорная. То есть не та, когда вы показывали театр, используя занавес, и дети не понимали, куда смотреть. Им интересно наблюдать за мамой, которая там придуривается. Я говорю: «Зачем вы повесили тряпку?» И здесь точно так же, весь театр надо делать за пять минут, другое дело – подготовка, когда надо все продумать.

– Мне уж очень понравился театр теней, уж очень красиво, но мне никогда не удается посмотреть и Маше тоже. Мы все время ищем, кому бы это показать. И когда приехала Соня, мы все вырезали куклы. Машка еще не умеет вырезать, она просто режет, а у Сони получается. Мы вырезали куклы и показывали. У тени потрясающая пластика, это захватывающее зрелище.

– У меня есть невырезанная книжка 50-го года для театра теней «Кот в сапогах». Каждую сцену можешь двигать.

– У нас самопальные куклы, вся сложность в том, что их надо придерживать рукой, потому что они падают.

– А тень вы на стекле делаете?

– На простыне.

– И получается тень.

– Да.

– А тогда где Маша находится?

– С моей стороны, со стороны кулис. Ей на тень не интересно смотреть, а Соня уселась в зрительный зал, потом я ей предложила: «Сонь, будешь показывать?» Такой сюрреализм иногда получается. Допустим, разыгрываем «Репку». Маша держит репку, и вдруг она полетела, и я подключаюсь: «А репка в это время полетела». И когда Соня приняла участие в показе, она всю сказку сама говорила, она ведь уже хорошо разговаривает.

– Ей три года?

– Да.

– А кто смотрел?

– Была Соня, Маша, я и Ира. Две мамаши и две девчонки. Маше нравится резать ножницами, поэтому театр она очень любит. Она за ножницы готова удавиться. Я засекала, Маша может сорок минут сидеть и резать ножницами ни на что другое не переключаясь. Она ими бредит, каждый раз просит, чтобы я ей достала ножницы.

– У вас детские ножницы?

– Да, они размером как маникюрные, их няня принесла, они очень хорошо режут и очень удобные.

– Главное, чтобы ими не поранится, ведь ребенку всего два года.

– Это няня научила нас. Ты знаешь, ножницы, которые безопасные, ими вообще резать невозможно, я такие купила, а вот которые принесла няня, Маша очень любит ими орудовать. Правда они не для детского творчества, а для взрослых, чтобы детям ногти подстригать, у них пластмассовые колечки и закругленные концы. Вообще суперские ножницы, они маленькие, остренькие, но вилка гораздо опаснее. Правда, я не разрешаю ей бегать с этими ножницами. Все-таки это опасно, поэтому Маша сидит, пыхтит с ними по сорок минут, я засекала время.

– Для нее это как компьютер.

– Она режет все подряд, я уже аппликации накупила. Сейчас продается самоклеющаяся бумага, можешь вырезать что хочешь, а потом краешек подковыряешь и наклеивай на любую поверхность свои вырезалки. Так вот Маша настрижет всяких треугольничков, я ей краешки отсоединю, она отслоит от основы и наклеивает их. Я ей предложила сделать крестной закладку из бумаги, на которую она наклеила все, что настригла. А поскольку Маше нравится сам процесс резания, она потом и эту закладку всю искромсала. В общем, все, что ей попадается под руки, то она ножницами измельчает.

Сторона «Б»

……….

– Кому? Тебе?

– Мне.

– Ты доживешь, когда Маша будет показывать.

– Там все так красиво, комната темная, а у них свет, и из-за того, что бумага колышется, возникает у тени интересная пластика. Давай сейчас это сделаем.

– Все это смотрела Ира. Ей понравилось?

– Очень. Она сказала: «Ах, какие куклы классные», хотя сама их сидела и нарезала, но, видя их колышущуюся тень, удивлялась.

– А что ее дочка Соня сказала?

– Ничего не сказала, спокойно отреагировала.

– На эстетику скорее реагируют взрослые.

– Да.

– Мама права, что не соглашается ставить спектакль для детей, это нужно сделать для себя, и тогда детям будет интересно смотреть на взрослых, которые увлечены происходящим действием.

– Тогда можно сделать по-взрослому.

– Практически да.

– Потому что вертеп – это не детское. Надо сделать для себя и своих друзей, а дети пусть присутствуют на показе.

– Так всегда и было. Взять хотя бы ряженых. И усы себе рисовали пробкой жженой вовсе не для детей, а для собственного образа. Потом дети это играли.

По моей методике в Лыткарино в детском саду проводили Новый год. Они сказали: «Елку все равно мы проведем до Нового года, а старый Новый год сделаем по-вашему». Позвали родителей. Было две группы.

Елка у них достояла до старого Нового года или это проводили под Рождество. Помнится, что первое задание мое было, чтобы все воспитательницы собрались, поднялись на второй этаж в актовый зал, сняли с елки игрушки на высоту вытянутой руки и упаковали их в коробки. Когда пришли родители, они с детьми стали наряжать елку. Нужно было провести совместную работу.

По моему сценарию, им надо было поделиться на две деревни. Сначала жители одной деревни приглашали соседей к себе в гости, а потом наоборот. И вот они должны были петь, сочинить и показать сказку.

Мы заготовили несколько коробок, и я предполагал, что каждая коробка – это домик. Вот такие домики надо было расположить по разные стороны от елки, подразумевая, что получится деревня.

Родители, пока наряжали елку, раздухарились. Чей-то папа разбил игрушку, когда ее вешал. Заведующая веселилась: «К счастью!» Все были наряжены, дети наряжали взрослых, поэтому все были чудные.

Когда было задание сделать деревню, видимо какой-то папа подсуетился, он из ящиков стал выкладывать печку. И в результате у них получилась одна большая печь в натуральную величину.

Другая деревня, посмотрев на эту печь, тут же соорудили что-то подобное. Пока строили печку, они что-то склеивали, связывали, конструкция получилась большая и с трубой.

В результате оказались две большие печки, они и символизировали две деревни. Причем первая деревня черным маркером на своей печке нарисовали плиту для приготовления еды. Те, как только это увидели, побежали в группу, принесли гуашь и на украинский манер цветочками разрисовали свою печь.

Первая деревня сказала, что украинские печи другие, тогда они красной краской разрисовали ее кирпичами на русский манер. В общем духарились, кто как может.

Когда я разговаривал с заведующей и методистом, объяснял, что многие тексты в играх сочиняются, например, как в игре «Баяре». Методист не верила: «Не может этого быть. Не могут дети сочинять, да и родители тоже». Я настаивал: «Я вам это покажу».

И вот мы устроили такой праздник. В конце деревня на деревню, то есть взрослые, а между ними некоторые дети…

– Пошли драться.

– Нет. Стали играть в «Баяре». То ли они сами уже разыгрались, то ли я им подсказал, чтобы они текст сочинили, когда одна деревня спела: «…у ней зубки болят», те, вместо обычного «…мы ее к доктору сведем» они сочинили: «Мы к Кашпировскому сведем». Его тогда показывали по телевидению.

Тогда следующая команда, тут же переглянувшись, подхватила: «Баяре, Кашпировский за границей, молодые, Кашпировский за границей». Те не отстают, хохоча и шушукаясь, выдают еще что-то новенькое. И пошло-поехало. Дети, задрав головы, прислушиваются, подпрыгивают от нетерпения, а потом поют вместе со взрослыми. В общем получилось очень здорово.

Потом я методисту сказал: «Вот вы все боялись, что никто ничего не сочинит. Видите, это все получается естественно».

Когда я через неделю приезжаю опять в этот детский сад, воспитательница старшей группы (такая хорошая) мне говорит: «Вы знаете, у меня дети всю неделю играют в свою любимую игру – они варят обед в печках». Каждый делал свою печку и кошеварил. Она рассказывала: «Витя ко мне подбегает и говорит:

– Наталья Николаевна, вот я горшок с кашей варить поставил в печку, вы посмотрите, пожалуйста, чтобы она не убежала, я быстро в туалет сбегаю.

Потом бежит обратно:

– Ну как? Каша не пригорела?

– Да нет, нет. Все хорошо, я ее помешивала.

– Спасибо, – и побежал доваривать.

Целую неделю дети играли только в печку. Каждый строил свою, кто разукрашивал в кирпичи, кто в цветочки, ставили свои горшочки и варили еду.

– Они строили маленькие печки или варили в тех больших?

– Те разобрали после праздника. Дети делали свои печки из каких-то маленьких коробочек, рисовали на них плиту кружочками и каждый ставил свой горшочек с кашей варить. Вся группа была занята только этим.

– Я вспомнила, когда мы ходили в прошлом году колядовать вместе с детьми, это был хороший опыт.

– Это было в Кленах?

– Нет, возле храма. Я договорилась с тремя мамашами, а у каждой по 3–4 ребенка, вот и получилась группа. В итоге было двое взрослых и десять детей. И мы ходили по их поселку колядовать. В одном доме мама наряжала своих детей, они были классно одеты. Мальчик был одет в кожаный мамин шикарный плащ, он с ним такое сделал. Все дети были в чалмах. Я им сказала нарядиться, но не предложила сделать маски, потому что не знала, как к этому отнесутся родители из семьи священника, таких было две семьи. И вообще детей в маски не рядили, все-таки это не детское, достаточно, если они просто нарядятся посмешнее.

Одна семья увлекается русской культурой, поэтому периодически их дети приходят в церковь в русских костюмах: девочка – в сарафане, мальчик – в рубахе с тесемочками. А другая мамаша нарядила сына в свой шикарный кожаный плащ и подвязала полотенцем. Те были гораздо интереснее наряжены.

– Какие те?

– Которых мамаша нарядила. С детьми я занималась три раза, чтобы они текст выучили и две песенки. Погода была слякотная, мы все вымокли, ходили по колено в воде со снегом, зуб на зуб не попадал. У матушки Ирины трое детей, одна из них Варя, которая приболела. Я родительницу спрашиваю: «Как быть с Варей?» Она говорит: «Жень, ну если я ее не пущу, она же мне целый год этого не простит. Поэтому пусть идет вместе со всеми». Кстати, она не заболела, а тогда я с тревогой на нее смотрела, ведь она так кашляла дорогой.

Некоторые дети были совсем маленькие дети, я Машу-то не брала. Одна матушка пошла с нами из-за своих маленьких детей, которые потянулась за старшими братьями. Мы ходили, колядовали, было много смешных сценических моментов.

У девочки Саши диатез, а это же Рождество, и конфет она уже переела до такой степени, что есть их уже не могла, хотя и очень любила. В основном нам давали шоколадные конфеты, если не соврать, наколядовали килограммов пять. И еще давали мелкие деньги. А когда мы все это ели и делили, то Саша постоянно плакала, что не может есть конфеты. И мальчик постарше просил: «Дайте Саше яблочко, она уже не может есть конфеты». Яблок было всего три, их отдали Саше.

Дети неугомонные, я с ними полтора часа ходила, чувствую, пора закругляться, а они наперебой: «Давайте еще! Еще!» – «Нет, расходимся. Давайте делить».

– А где делили?

– На улице, стоя в луже, слякоть была жуткая. Когда я предложила возвращаться по домам, мальчики похитрее и постарше сразу сцапали самые интересные конфеты, а старший мальчик был озабочен деньгами.

– Сколько ему лет?

– Девять или десять, а его брат на два года младше. Эта парочка была основной движущей силой в нашем колядовании, это такие заводные пацаны. Остальным было по 5–7 лет и еще двухлетний малыш, который вместе с мамой таскался с нами. Сделали мы звезду и толпой в 11 человек ходили пели. Все было классно и интересно, в дом мы не проходили, все действо происходило в коридоре.

– Я вот не знаю, надо ли в дом заходить или только в коридоре оставаться.

– Вообще два варианта – либо ты проходишь к красному углу и там поешь, либо все происходит на пороге. Есть несколько обрядов, связанных с этим. Например, «сею, вею, посеваю» – это когда дети вбегали и садились на порог и пели эту песню. Многие обряды так исполнялись. Потому что просто представь себе такую ситуацию, когда все в грязных ботинках…

– …или мокрых валенках, как раньше.

– Да, а мы были в напрочь мокрых сапогах.

– И надо обязательно садиться на порог?

– В «сею-вею» это принципиально. Сейчас во всех коттеджах при входе есть коридор типа тамбура, вот мы туда и вваливались гурьбой. Я-то думала, что в своем поселке они вообще все друг друга знают, но оказалось, что нет. Было много интересных моментов.

Стали мы делить. Тот мальчик сразу просек, что денег много, а его младший брат, который был старше остальных, уже заприметил, какие конфеты хочет себе взять. Я обращаюсь к старшему мальчишке: «Ну, как делить будем?» Все стоят вокруг, а малышня рты пооткрывала. А я думаю, будем ли мы считать матушку Светлану, которая с нами таскалась. Поскольку все деньги этот мальчик сгреб себе, я ему говорю: «Тогда ты их дели». Я знаю, он честный и положительный мальчик, но тут наверное решил, что деньги никому не нужны. Десятирублевые бумажки были перемешаны с конфетами. Я думала, что там и ста рублей нет, а оказалось почти пятьсот.

И я стала думать, что делать с деньгами, раздавать их детям мне не хотелось, как-то это нехорошо. Может, пойти сейчас всем вместе и что-то накупить. Не тут-то было! В общем конфеты раздавались горстями, распихивались по карманам. Несмотря на такой тяжелый пакет, который мальчишки с трудом носили, на одиннадцать человек получилось по два больших кармана. Быстро разошлись.

Конфеты распихали, стали считать и деньги. Выяснилось, что наколядовали четыреста с чем-то рублей. И старший сразу сообразил: «Это всего-то по сорок рублей каждому?!» А остальные: «Ничего себе!» Я предлагаю: «Пойдемте в магазин». – «Нет! Возьмем деньгами!» – сказали все дети, даже семилетние.

У всех была перспектива получить по сорок рублей, но были и другие мнения. Старший говорит: «Малыши-то не пели, значит, давать им не будем». Я в защиту: «Но они же с нами ходили, здесь есть их доля тоже». Короче, взрослых считать они не стали, надо же кого-то из этого списка вычеркнуть, а детей посчитали всех до одного. Пока я переживала, как родители отнесутся к тому, что у детей будут деньги, дети все скорешились, быстренько и ловко поделили, каждый на руки получил по сорок рублей. Все были такие довольные. Сорок рублей имели больший успех, чем два больших кармана набитые конфетами.

Все прошло хорошо, без всяких обид. Я и в этом году приглашу этих мальчишек колядовать. Проблема только с тем, как учить тексты. В тот раз я об этом не подумала, потому что была уверена, что дети придут с мамашами, а они пришли без них. Собралась тогда группа из семи человек, и мне с ними надо было выучивать песни, чтобы правильно колядовать.

– Надо ведь выучить только текст, поэтому одного занятия для этого достаточно. Помнишь, для этого надо использовать мячи.

– Я тогда об этом не подумала.

– Вот-вот. Значит, в четыре мяча учите текст. А потом ты раздаешь листочки с текстом и просишь детей: «Передай маме», чтобы она со своим ребенком это повторила.

– Я-то думала, как пятилетний ребенок прочитает текст, если еще не умеет, да и первокласснику трудно. Мы стали петь, не очень-то получалось. И тогда одно занятие я вырулила, мы стали этот текст петь и говорить, все вместе прыгая в хороводе. Мы все умаялись, маленькие дети падают. Короче, первое занятие у нас получилось, мы этот текст с удовольствием повторяли. Текст ведь очень длинный, и мы стали его показывать, чтобы было интереснее. Дети сами придумывали движения на каждое слово. А когда дети какое-то слово забывали, мы специально все молчали, а только показывали. Допустим, они забывали слова «наколи досочек», тут они запинались. Тогда мы прекращаем петь, а только показываем, и в следующий раз это место все очень хорошо запоминали. Таким способом мы первое занятие вырулили.

– А «мы» – это кто?

– Я с ними.

– То есть они все забыли слова, а ты показывала?

– Нет, каждый забывает разное.

– И кто же показывал? Ты?

– Мы все сидели в кругу у магнитофона на корточках, чтобы они услышали оригинал, как исполняется эта песня. Сначала прыгали-прыгали, но все равно поначалу они неуверенные, чуть споткнулись и останавливаются. Вот тогда мы и начинали показывать слова. Например, восемь человек забыли, а двое показывают, те на них смотрят и тоже быстро показывают, а уже в следующий раз мы поем это место без запинки. В общем с показыванием получилось.

Особенно было прикольно, когда пели:

Коляда, коляда, пошла наша коляда…

Намости …сточек, намоли …очек.

Мы пропускали эти места специально, только показывали, но ритм мелодии сохраняли. И потом, когда ходили по домам, никто не забыл ни одного слова, все горланили даже без нашей помощи. Я-то Наташку взяла, чтобы петь помогала, думала, что ребята все позабудут. Но было все нормально, хорошо все получилось. В этом году обязательно надо подготовиться, только надо провести хорошие занятия, чтобы они выучили тексты, при этом мячи использовать, надо все продумать.

– С мячами я проводил занятие в средней группе, правда они физкультурники. Воспитателям я сказал: «Засекайте время». Мы потратили по-моему 13 минут. Группу привели после тихого часа. За это время они все научились жонглировать в два мяча, а две пары – в четыре мяча. Все проговаривали скороговорки, без этого они бы не научились.

(КОНЕЦ ЗАПИСИ)